Брат Пушкин
Шестого июня в России вспоминают самое светлое имя отечественной поэзии. И это повод поделиться соображениями и мыслями.
Пушкин так и не доехал до пензенской земли: факт, который не то чтобы огорчает, но все же заставляет слегка досадовать. Ведь звал же его Вяземский в 1828 году, приглашал: «Приезжай зимою к нам в гости и поедем недели на две в Пензу. Здесь тебе поклоняются и тебя обожают. Шутки в сторону, приезжай. Что тебе стоит прокататься. А лучше всего приезжай в конце августа в Нижний на ярмарку, или ярмонку (как лучше?) и возвратимся вместе в Пензу».
Читаешь эти строки и задумываешься: а если бы срослось? Если бы добрался Пушкин до Пензы и остался тут «недели на две» - какими впечатлениями, знакомствами, строчками и упоминаниями обернулся бы этот дружеский визит? Во всяком случае, Пушкинский день в нашем городе проходил бы несколько иначе: при ощущении иной степени близости к Солнцу русской поэзии. А улица Пушкина и сквер его имени, наверное, оказались бы совсем на другом месте, так или иначе связанном с тем приездом в гости к доброму другу.
***
У Андрея Битова есть завораживающий рассказ «Фотография Пушкина». Он построен на общеизвестном факте о том, что Пушкин буквально нескольких лет не дожил до возможности сфотографироваться, и фантастической истории о путешествии из будущего в прошлое, чтобы сделать такой снимок. (Стоит отметить, что с точки зрения сегодняшних возможностей чисто технические обстоятельства сюжета выглядят на редкость наивными — ну да ладно).
Не будем много рассуждать о том, что для нас значила бы фотография Пушкина — и так понятно, что это была бы возможность обойтись без посредничества художника и точно знать: снимок запечатлел реальную внешность, а кроме того - одежду и, возможно, окружающие предметы (вообразите себе поэта в обычной, не парадной обстановке — глава энциклопедии русской жизни). Речь о другом.
В рассказе Битова гость из будущего не справляется со своим заданием: «Нет, Игоря не в чем было упрекнуть: он не засветил и не стер. Но — только тень, как крыло птицы, вспархивающей перед объективом, и получилась. Поражала, однако, необыкновенная, бессмысленная красота отдельных снимков, особенно в соотнесении с записями безумного времелетчика: буря, предшествовавшая облачку, глядя на которое поэту пришла строчка «Последняя туча рассеянной бури…»; молодой лесок, тот самый, который— «Здравствуй, племя, младое, незнакомое…»; портрет повара Василия, захлопывающего дверь; замечательный портрет зайца на снегу: в стойке, уши торчком, передние лапки поджаты; арба, запряженная буйволами, затянутая брезентом, вокруг гарцующие абреки; рука со свечой и кусок чьей-то бороды; волны, несущие гробы… и дальше все — вода и волны».
И вот здесь-то открывается главное: попытка «сфотографировать» Пушкина бессмысленна — разве что тень и получится (как биографию называют следом на песке). Но зато есть те самые «отдельные снимки», которыми его поэзия наполняет нашу жизнь. Красота каждого из них способна поразить по-своему, а вместе они постепенно сливаются в пеструю толпу образов, кочующих из нашего детства в юность — и так до самой старости.
***
В фильме Александра Сокурова «Русский ковчег», знаменитом прежде всего тем, что снят он одним планом, есть примечательный мини-эпизод. Главный герой — некий условный французский маркиз первой половины XIX века, блуждающий по наполненному призраками Зимнему дворцу и перемещающийся из эпохи в эпоху - видит мимоходом Пушкина с женой (отголосок известной картины Николая Ульянова). Далее следует реплика: «А это кто был, такой маленький? Пушкин? А, ваш великий поэт, самый главный... Я читал его по-французски, ничего особенного».
Вот так бывает часто и в нашей жизни, безо всяких фантасмагорий: Пушкин в ней присутствует как условная фигурка со знакомой внешностью и привычным именем на уровне затверделых речевых оборотов. Помните Никанора Ивановича из «Мастера и Маргариты»? Он «до своего сна совершенно не знал произведений поэта Пушкина, но самого его знал прекрасно и ежедневно по нескольку раз произносил фразы вроде: «А за квартиру Пушкин платить будет?» Или «Лампочку на лестнице, стало быть, Пушкин вывинтил?», «Нефть, стало быть, Пушкин покупать будет?»
И читают его зачастую словно бы по-французски. И ладно бы действительно так: тогда-то, скорее всего, и правда невозможно в полной мере оценить точность пушкинского слова — стихи как стихи, проза как проза. Но, право же, имея в распоряжении главный инструмент для понимания Пушкина — русский язык, грешно не пользоваться имеющейся возможностью. Не случайно же шестое июня в календаре знаменательных дат — День русского языка и одновременно Пушкинский День. Поистине неразрывная связь, и никакого пафоса в этом заявлении нет.
***
Благодаря Гоголю довольно изрядное множество условных обозначений Пушкина в русской культуре пополнилось гениальным хлестаковским «брат Пушкин».
Спустя два века эти два слова из юмористической плоскости постепенно перемещаются в сферу вполне лирическую — когда слово многозначное «брат» приобретает оттенок, упомянутый в словаре Даля - «брат или ближний все мы друг другу, и называемся так в дружеской или нечопорной беседе, что особенно сохранилось в монашестве, в простом народе и в нашем обращении к нему; в этом значении слово брат принимает все оттенки ласки, приязни, снисхождения и гордого самовозвышения».
И не мы возвышаемся над Пушкиным, потому что такое невозможно, зато сами стремимся возвыситься до него — как до старшего брата, который шагает легкими широкими шагами и идет быстрее, но всегда готов обернуться и протянуть руку. Остается только дотянуться до нее.
